Глава 11

Сказать, что появление в «Газетт» объявления о браке, заключенном между мисс Констанс Гермионой Ситон и Гидеоном Эдмундом Джеймсом Рошелем, маркизом де Виром, наделало много шуму, – это ничего не сказать.

Уже одно то, что Вир попался-таки в брачные силки, было достаточным поводом для досужих разговоров в светских гостиных и клубах. Ну а неожиданные изменения в биографических данных новобрачной, которую все считали единственной дочерью графа Блейдсдейла, придавали ситуации особую пикантность.

Все пересуды того далекого года, когда леди Регина Лоуэлл начала выезжать, были извлечены на свет божий вместе с домыслами касательно безвременной кончины Чарлза Ситона. Вряд ли Блейдсдейлу доставило много удовольствия, что молва приписывала ему то роль рогоносца, то простофили, а то и хитрого злодея в этой истории. Все единодушно отвергали предположение, что он мог жениться наледи Регине из благородных или бескорыстных побуждений, что неопровержимо показывало, какое мнение составилось о Блейдсдейле в свете.

Блейдсдейл никогда ничего не делал из чисто альтруистических побуждений – как, впрочем, и Вир, – подмечали особо наблюдательные. И потому свет решил, что маркиз женился на Констанс Ситон ради мести, а что до молодой красавицы, то она просто пала жертвой чар известною сердцееда. Вражда, существующая между домом Виров и домом Блейдсдейлов, ни для кого не была тайной, в конце концов. В свете все только и делали, что высказывали догадки, какова же реакция Блейдсдейла на то, что падчерица вышла замуж за сына его старого врага, но еще интереснее было представлять, что думает по этому поводу Албемарл.

Одним словом, свет замер в напряженном ожидании событий, которые не могли не последовать за женитьбой Вира и обещали дать обильную пищу сплетням. И как не дать, мрачно думал Вир, учитывая недавние открытия.

Документы, которые мистер Джосая Эндерхарт передал Констанс, пролили немалый свет на события, приведшие к преждевременной кончине его отца и матери. Само то, что его отец решил оставить их на хранении у Эндерхарта, а не передал Албемарлу, не оставляло сомнений в крайней опасности их содержания. Совершенно очевидно, что отец Вира понимал, как Албемарл распорядится этими документами в случае его смерти. Невеселая улыбка появилась на губах Вира при мысли о том, как Албемарл обрушил бы всю силу своего гнева на Блейдсдейла, и его брата, и их родню. Очень сомнительно, что как в той, так и в другой семье в живых остался бы хоть кто-нибудь после ужасных последствий такого гнева.

Несомненно, отец его понимал и то, что доверить документы своему единственному сыну и наследнику означало бы неминуемую гибель этого сына и наследника. Одно дело – чувствовать сердцем, что Блейдсдейл и Лэндфорд причастны к гибели твоих родителей. Совсем другое – иметь на руках доказательства их преступления, да еще когда тебе едва минуло двадцать лет. Тогда у Гидеона не было бы иного выбора, как начать действовать сразу же, сгоряча. Очевидно, его отец понял это. И потому решил, что Констанс должна быть тем человеком, который получит право вскрыть эти документы.

Ясно, что отец Вира исходил из того, что девушке не придется читать их прежде, чем она достигнет совершеннолетия. Наверняка и в детстве она отличалась той же ясностью мысли и незаурядным мужеством, какие проявляет, будучи взрослой женщиной. Джеймс Рошель решил, что она сумеет правильно распорядиться сведениями, тщательно заверенными и свидетельствующими о крайней развращенности и трусости Лэндфорда, на основании которых можно было обвинить в то время еще контр-адмирала в поведении, несовместимом со званием офицера королевского флота.

Джеймс Рошель и его жена погибли в море, а заверенные документы продолжали тайно храниться у Эндерхарта в ожидании того дня, когда Констанс станет взрослой и распечатает их. А пока богатство Блейдсдейла, так же как и его влияние при дворе, помогли Лэндфорду избавиться от всех обвинений и даже получить повышение до чина вице-адмирала.

Но недолго ему еще оставаться в этом чине, думал Вир. Он не стал ждать, пока найдутся документы, подтверждающие их вину, но запустил в действие механизм отмщения, который неизбежно приведет к тому, что Блейдсдейла и других постигнет кара. Случай сыграл ему на руку: объявление в «Газетт» о его браке и реакция света на эту новость стали частью этого механизма.

В сущности, Вир, который заранее знал, что из этого выйдет, все же очень надеялся, что Албемарл не узнает о его браке, по крайней мере, в ближайшую неделю – именно через неделю этот номер «Газетт» доставят в Девоншир. Уж чего ему не хотелось, так это чтобы его дед узнал о бракосочетании внука из такого источника. Герцог, вообще непредсказуемый, вполне мог сгоряча предпринять путешествие в Лондон единственно ради того, чтобы потребовать объяснений от своего наследника. Именно поэтому Вир предусмотрительно послал весточку Эльфриде и Вайолет, сообщив в письме, что женился, заодно вкратце объяснив, кто такая Констанс и почему он решил взять ее в жены. Его сестры сообразят, как в случае чего справиться с Албемарлом.

А пока Вир мог наслаждаться сознанием того, что Блейдсдейл теперь точно знает, что его план принудить Констанс к браку с Альбертом Синклером осуществлен быть не может. К тому же Блейдсдейлу известно, что Констанс имеет на руках документы, свидетельствующие о том, кто ее настоящий отец, и он не сможет навязать ей ничего: она мало того, что замужем, но и, как кровная родственница, имеет право на защиту Бридхоума. Короче говоря, если Констанс вдруг останется вдовой, ее защитит или могучий Албемарл, или Бридхоум по ее выбору. Блейдсдейл больше не сможет на законных основаниях навязывать ей свою «отцовскую» волю.

– Однако это не избавит тебя от злобы Блейдсдейла, – сказал Вир, привлекая Констанс к себе, – они лежали в постели в его доме на Беркли-сквер. – Избавив тебя от одной опасности, я, возможно, подверг тебя другой, страшнейшей, дитя.

– Нет такой страшной опасности, которую бы мы с тобой не сумели преодолеть вдвоем, – возразила Констанс. Всего какой-то час назад Вир перенес ее через порог и на руках отнес наверх, в главную спальню. Там глазам ее предстало дивное зрелище – накрытый свадебный ужин при свечах, с шампанским и алыми розами. Ужин был восхитительный: суп-пюре из шампиньонов, блины с дарами моря, спаржа по-швейцарски, а также морковь под соусом бешамель, за чем последовала клубника со взбитыми сливками. Но еще восхитительнее была страстность Вира.

Не то чтобы они вовсе не предавались любви в те пять дней, что провели в городской резиденции Албемарла, куда Вир отвез ее из дома тети Софи: совсем напротив, он приходил к ней каждую ночь, и вместе они возносились до новых высот страсти. Просто он стал каким-то другим здесь, в своем собственном доме.

Она почувствовала это по тому, как он целовал ее, когда нес на руках через порог и потом вверх по лестнице, в спальню, – медленно, страстно, смакуя каждое мгновение. Затем, поставив ее на ноги, он поцеловал ее снова, прильнув к ней так, словно она была дивной пищей, которой он не мог насытиться. Она все время чувствовала на себе его взгляд, когда они принялись за ужин, приготовленный специально для нее новым французским поваром Вира. Право же, обжигающая нежность его взгляда, когда он, обмакнув в сливки ягоду клубники, протянул ей, опьянила ее сильнее, чем шампанское, которым она запила это угощение! Но это было еще не самым лучшим в тот волшебный вечер, который он устроил для нее, и только для нее.

Наконец, когда уже невозможно стало и дальше притворяться, что их интересует еда, он встал из-за стола и, взяв ее руки в свои, поднял ее на ноги. При свете свечей глаза его не казались больше отстраненными и холодными, а горели ярким, пронзительным пламенем. Эти глаза не отпускали ее все то время, пока он раздевал ее. И вот она стоит перед ним с горящими щеками, но гордо вскинутой головой. Со стоном он склонился и поцеловал ее так, как если бы она была каким-то неземным созданием. Затем, взяв на руки, он отнес ее на постель и только потом сам стал разоблачаться.